— Это был и мой выбор тоже, — сообщает Реджина глухо.
Она позволила Стивену сделать это с ней добровольно, потому что он посчитал, что ему это нужно. Ей это было нужно даже больше. Она всё ещё чувствует себя виноватой, и она всё ещё готова принять любое наказание, но ей больно. Ей действительно больно от осознания того, насколько Мордред был прав.
Дело не в тех, с кем она — дело только в ней. Обняв себя за плечи, Реджина переступает с ноги на ногу, вскидывает подбородок, но молчит, не просит оставить её одну, как хотела бы.
Она будет очень послушной. Теперь.
— Я не хочу уходить к Кроули, — пожимает она плечами и цепляется пальцами сильнее, до красных пятен.
Ей не хочется, чтобы Стивен трогал её. Не сейчас. Может быть, позже она сможет привыкнуть, забудет о том, что ему хотелось причинить ей боль, но сейчас это слишком.
К тому же её ягодицы всё ещё болят, и последнее, чего ей хочется — это прикасаться к ним даже тканью.
Реджина останавливает Стивена за плечо, подталкивает к кровати самого:
— Давай лучше я.
Она боится, что оттолкнёт его, если он возьмётся ласкать её как обычно, словно бы ничего и не было. Ей лучше встать на колени и открыть рот снова — более унизительным её положение всё равно уже не станет.

На предложение лечь на живот Реджина только передёргивает плечами: нет. Подставлять Стивену зад снова она не готова совсем, даже если умом понимает, что на сегодня для неё всё кончилось.
Может быть, он продолжит завтра. Может быть, после. Реджина знает, что продолжит — Мордред не ошибся.
— Давай попробуем, — соглашается Реджина.
Она не получит с ним удовольствие сейчас — сейчас её воротит только от одной мысли, что он будет трогать её снова, и она ничего не может с этим поделать.
Она любит его. Настолько, что готова была уступить его другой женщине, что готова была отказаться от него для себя, лишь бы его уберечь. Ради него она готова на всё, и, если ему хочется ласкать её, она позволит ему и это.
Ласкать, наказывать — что угодно.
Её саму тошнит от этого, тошнит от себя, но ей не привыкать себя презирать, и поэтому Реджина не идёт к нему в объятия — покорно ложится на постель, скривившись мимолётному прикосновению ткани к краснеющей коже.
Может быть, в процессе ей удастся убедить Стивена перестать ласкать её и принять ласку самому. Они ведь затеяли это только для того, чтобы ему было хорошо.

Реджина не дёргается: лежит неподвижно, перебарывая желание оттолкнуть мужа. Она любит его. Если ему хочется ласкать её — это его право. Она принадлежит ему, и он только что доказал ей это.
Она принадлежит ему, как принадлежала Мордреду, и он ведёт себя так, как вёл себя с ней Мордред. Он тоже поощрял её за хорошее поведение. Иногда — чужими руками.
Или чужим языком.
Тяжело сглотнув, Реджина закрывает глаза. Может быть, если представить, что ничего этого не было, забыть о боли в ягодицах, у неё получится расслабиться. Стивен ведь этого хочет — расслабить её, чтобы продолжить, — но ничего не получается.
— Тебе неудобно, — понимает Реджина.
Ей хочется рыдать от бессилия — снова. Её тело реагирует на ласку мужа, как реагировало на ласку Агнессы, но она не хочет его, как не хотела её, и его прикосновения там лишь раздражают, причиняют беспокойство, и Реджина всё же не выдерживает — она садится на постели, игнорируя боль, отталкивает его за плечо и вместе с ним погружается в тот кошмар, к которому он её вернул.
Её ещё тошнит — от привкуса спермы Мордреда во рту, от поцелуев Агнессы и от собственного бессилия, но она покорно лежит на спине, терпит навязчивый язык Агнессы у себя между ног и ладонь Мордреда на животе, удерживающую её на постели. Грудь со следами зажимов болит.
— Тебе неудобно? — спрашивает Мордред и снова пробует её пальцами.
Это привычно болезненно, но не так больно, как обычно. Это терпимая боль, и Реджина терпит. Она говорит, что Агнесса слишком старается.
— Хочешь наказать её за это?
Стараниями Агнессы не столько возбуждена, сколько раздражена физически. Как сейчас. Вспомнив о том, что это уже мертво, усилием воли Реджина сворачивает этот кошмар, чтобы вернуть обратно. Она долго прятала это в своей голове и прятала это от Стивена, и сейчас ей чудовищно стыдно.
Он никогда не должен был видеть этого. Не должен был даже знать об этом.
— Я..., — Реджина осекается, судорожно ловит ртом воздух, обнимая себя за плечи, — я не могу. Стивен, я люблю тебя, но я не могу. Не сейчас. Не заставляй меня, пожалуйста. Я не могу так.
Ей нужно побыть одной. Подальше от него.
Как можно дальше от него.
— Я хочу побыть одна.

— Я не хочу плакать, — пожимает плечами Реджина. — И не хочу пить.
Теперь уже нет. Раньше — хотела, но сейчас ей хочется только избавиться от Стивена. Она чувствует себя странно опустошённой и вымотанной, и ей всё ещё так обидно и больно, что хочется ударить Стивена в ответ.
Постепенно это проходит, и Реджина закрывает глаза, прислушиваясь к биению его сердца.
Она всё ещё чувствует себя виноватой, но теперь уже не злится.
Холодное полотенце одновременно делает ожоги ярче и приглушает боль. Это очень странное ощущение — возбуждающее.
— Мне было страшно, — наконец, признаётся Реджина, по-прежнему не открывая глаз. — Не столько больно или унизительно, сколько обидно и очень, очень страшно. Я очень боялась, что ты не остановишься. Я ведь была... в твоей власти.
Но он ведь остановился. Он готов был прекратить в любой момент, и, если так подумать, он не сделал ей по-настоящему больно.
— Мордред часто наказывал меня. Не тогда, когда я была виновата — когда ему хотелось наказать меня и сделать мне больно. Но сейчас я действительно виновата, Стив.
Она всё ещё чувствует свою вину. Немного меньше, но чувствует.
Этого мало. По-прежнему не открывая глаз, Реджина вслепую ведёт пальцами по широкому плечу.
— Если бы мне не было так страшно — из-за Мордреда, не из-за тебя...
Ей бы понравилось. Ей бы совершенно точно понравилось.
Сейчас она уже не боится.
Она так и не заканчивает мысль — сбивается, закусывает губу.
— Когда ты... наказывал меня, я чувствовала себя твоей. Совсем твоей, и это было так... правильно? Мне действительно нравится быть твоей и принадлежать тебе, и я хочу сказать, — что ей стало легче? Что теперь, когда ей уже не страшно, она хочет ещё? — я хочу попросить тебя отшлёпать меня ещё раз. Можно даже сильнее.
Даже под полотенцем зад всё ещё горит от его шлепков. Это как доказательство его власти над ней — и она хочет столько же, или даже больше.
— Давай попробуем снова. Пожалуйста.

Вместо ответа Реджина только кивает: да, она уверена. Правда, уверена.
Её кожа горит так, словно ей было мало, и ей очень хочется ощутить ладонь Стивена на ней ещё раз. И потом — ещё раз.
— Думаю, что смогу.
Эта боль будет волновать её, напоминать ей о том, что она сама попросила с ней сделать. Эта боль будет свидетельством его власти над ней и их общим порочным секретом.
Холод целует её ягодицы вперёд Стивена. Реджина едва слышно шипит, когда он мнёт красную кожу, ёрзает на постели в ожидании удара и от того, насколько болезненно ярко она чувствует его руки сейчас.
Теперь, когда она уже не боится, это действительно возбуждает.
— Я тебе верю, — неуверенно улыбается Реджина, закусывая изнутри щёку, и что-то в ней отзывается предложению связать её. Она помнит, как это было, когда её привязал для Стивена Кроули — насколько она была беспомощна и беззащитна, полностью отданная желаниям Стивена. Она готова ощутить это ещё раз, и потому всё же протягивает Стивену руки. — Я твоя, Стив, и принадлежу тебе. И я действительно хочу быть твоей и хочу принадлежать тебе.
И она хочет, чтобы он отшлёпал её снова. А потом — взял, и даже не один раз, не спрашивая, хочет она того или нет, потому что она хочет.
После всего, что она ему наговорила, ей очень нужно знать, что она всё ещё его, а нет способа доказать это проще, чем проявить свою власть над ней.
— Делай со мной всё, что захочешь.

Со связанными руками чувство беспомощности становится только сильнее, ярче подчёркивает то, насколько Реджина сейчас во власти своего мужа, и она покорно тянется вверх, прогибаясь в спине, и с готовностью отвечает на его поцелуй, хотя не уверена, что Стивен нуждается в этом — он целует её сам. Она всё равно подаётся за его губами, но останавливается, морщит нос, когда Стивен сжимает её грудь сильнее обычного. Это немного болезненно, но одновременно так хорошо, что она только выдыхает, опуская голову, и закрывает глаза.
Между ног снова становится мокро. Соски трогает болью, сперва почти неощутимо, и Реджине хочется попросить Стивена сжать их ещё, ещё немного сильнее и дольше, потому что ей не хватает, но она только снова целует его в ответ и судорожно облизывает губы, когда поцелуй становится слишком... грязным.
Это всё — то, как он ведёт себя с ней сейчас, — слишком грязно и слишком развратно, настолько, что Реджине кажется вполне уместным попросить его сжать её грудь ещё раз. Она молчит, лишь разочарованно выдыхает, когда Стивен почти не касается клитора, и пытается податься ближе к его пальцам. Ей очень хочется, чтобы он коснулся, чтобы довёл её до оргазма, потому что она так соскучилась по нему и по его рукам, и ей приходится напоминать себе — ему решать, как и где её трогать.
Ему решать, когда отшлёпать её снова, хотя она уже готова — и ждёт.
— Да, — признаётся Реджина. В прошлый раз она была в отчаянии, когда он заставлял её просить, и она готова просить его уже сейчас, но пока ещё рано.
— Я попрошу, — обещает она.
Она обещала ему власть над собой. Она сама хотела, чтобы он этой властью пользовался. Он делает всё правильно, делает хорошо, и она всё же стонет особо удачному толчку пальцев и послушно поднимается выше, но ей недостаточно.
Ей нужно ещё, чтобы кончить. Она уже достаточно к этому близка.
Но сначала он должен её отшлёпать.
— Стив, пожалуйста...

— Стив, пожалуйста, я хочу кончить, — ей было неловко просить об этом раньше, неловко просить и сейчас, но рядом со Стивеном Реджина о неловкости забывает. Ей очень хочется кончить, потому что то, как он дразнит её, сводит с ума.
Её с ума сводит то, как он распоряжается ей — даже тем, получит она удовольствие или нет, и уже одна мысль об этом подводит Реджину к оргазму.
— Пожалуйста!..
Она не успевает: по его приказу пытается сдержаться, подумать о чём-то ещё, но не может сосредоточиться ни на чём другом, только на его пальцах, и, когда даже приказа становится недостаточно, чтобы её сдержать, Стив убирает руку, и стон удовольствия сменяется разочарованием и обидой.
Она была так близка — это было жестоко с его стороны, и, обиженно насупившись, Реджина пытается отвернуться от его поцелуя, но только вскрикивает в его губы.
Это не столько больно, сколько неожиданно, хотя больно, конечно, тоже. Это немного отвлекает от ускользнувшего оргазма, и Реджина послушно кивает:
— Да.
Она поняла. Теперь она уже не знает, чего хочет больше — чтобы муж всё же отшлёпал её, как она просила, или чтобы забыл об этом и взял её, решительно, жёстко, так, чтобы она кричала, как тогда на кухне.
Сосредоточенно закусив губу, Реджина цепляется за края пояса, опускает голову ниже. Держать руки поднятыми оказывается сложнее, чем она думала.
Гораздо сложнее, особенно когда ей хочется сжать и вторую грудь своей рукой, потому что одной руки Стивена мало.
Особенно когда удар по ягодицам кажется слишком болезненным, и Реджине невольно хочется зажать место удара. Но на следующий удар Реджина провоцирует его сама: снова опускает руки, чтобы сразу же поднять вверх, и довольно стонет почти сразу же.
После это получается уже случайно: руки, непривычно напряжённые, начинают дрожать. Реджина терпит молча, кусая губы, и всё дальше уходит от собственного удовольствия.
Раздражается.
— Стив, — окликает она, наконец: может быть, уже достаточно?

В происходящем Реджине нравится даже не боль — чувство собственной принадлежности, которое боль только подчёркивает, делает ярче. Ей нравится то, как Стивен сжимает её грудь — чуть слабее, чем нужно, чтобы стелись синяки, но всё равно ощутимо, — и за это Реджина благодарит его гортанным стоном.
Её тело принадлежит ему, как и её сердце. После всего, что она наговорила ему, его согласие обладать ей — лучший способ доказать, что он простил её. Потерпеть боль, позволить владеть собой для неё — один из лучших способов принести свои извинения. Она готова даже поступиться собственным удовольствием, но его горячий член, прижатый к её красной коже, заставляет забыть об этой готовности — заставляет забыть окончательно даже о желании быть наказанной, и Реджина покорно опускается на постель, вжимаясь в простыни щекой, прогибается в спине, призывно отставлять зад.
Сейчас. Сейчас он её, наконец, возьмёт, думается Реджине, но она получает только увесистые следы ладони на ягодицах, и вскрикивает, зажимая зубами простынь.
Это больно. Больно так же, как если бы Стивен ударил её ремнём, и следующему удару Реджина всхлипывает. Шипит от боли и удовольствия, когда Стивен трёт её ягодицы.
Это хорошо. Очень хорошо.
Она действительно его.
Она сжимается от каждого удара, сминая в ладонях поясок халата, с готовностью стонет долгожданному проникновению — в этой позе оно ощущается глубже, чем обычно, и Реджине даже кажется, что она кончит очень быстро, потому что каждый толчок отдаётся внутри и удовольствием, и болью.
Болью обжигает грудь — практически невесомо, и Реджина рвано выдыхает. Когда Стивен замедляется, подаётся бёдрами назад, поощряя его продолжить.
Ощущение удара на груди ещё держится, подстёгивая к оргазму. Реджина не против, чтобы Стивен сделал так ещё раз, с каждой, — и, может быть, в этот раз задел соски, напряжённые в ожидании прикосновения, — и потому Реджина приподнимается выше, чтобы ему было удобнее, запрокидывает голову.
Слишком хорошо, чтобы держаться дольше — слишком хорошо, чтобы вообще помнить, что она должна была держаться и должна была просить разрешения. Реджина слишком долго этого ждала, и потому со стоном опускается вниз снова, конвульсивно сжимая мышцы.
Ей стоило бы попросить прощения, но пока сил хватает только на то, чтобы дышать, и, если Стивен не перестанет двигаться в ней так, она нарушит данное ему слово и второй раз.

Холод удерживает Реджину от второго оргазма — там, внизу, всё немеет до боли, но то, как вбивается в неё Стивен, чувствуется лишь сильнее, и, вцепившись зубами в собственное плечо, Реджина как может пытается сдержать стоны.
Стивен кончает лишь немногим раньше, чем ей удаётся догнать своё удовольствие снова, и, коротко выдохнув, Реджина опускает голову ниже, натягивая пряди в его руке. И хотя она бы с удовольствием продолжила, это хорошо тоже — ей нравится чувствовать, как муж кончает в неё.
Лёгкое чувство неудовлетворённости приходит почти сразу же. Реджина знает, что оно пройдёт чуть позже — или же когда Стивен будет готов второй раз, и Реджина просто ждёт, пока он развяжет её руки, чтобы вновь привлечь к себе и обнять. Он не делает этого — только укладывает её удобнее и снова болезненно сильно сжимает грудь, заставляя её ёрзать на постели в попытке не то убраться от его руки, не то прижаться теснее.
Нового шлепка Реджина не ждёт, и потому, вскрикнув, дёргается вперёд. Она думала, они уже закончили — и её кожа уже действительно горит, — но Стивен бьёт снова, и, коротко всхлипнув, Реджина снова пытается уйти от удара.
Три, — считает она для себя, уже не уверенная, что в самом деле сможет сидеть после.
Она чувствует себя восхитительно и в то же время обидно использованной — она так и не кончила второй раз, и там, внизу, ей всё ещё холодно и хочется ещё, но вместо того, чтобы приласкать её снова, Стивен болезненно мнёт её грудь и продолжает наказывать.
Он не считает. Он не говорит, сколько их будет всего — он шлёпает её молча, и это молчание только подчёркивает, насколько Реджина принадлежит ему сейчас. Он шлёпает её каждый раз, когда ей кажется, что след от его ладони уже перестал гореть.
Это довольно больно. Сильно больно, и ещё — унизительно, но Реджина только ёрзает на постели, промокая до нитки заново, и вскрикивает, зажав рот, каждому удару.
Шесть.
Зад горит так, что даже прикосновение воздуха кажется болезненным, но Реджина действительно чувствует себя лучше. Она чувствует себя справедливо наказанной — так, словно в самом деле искупила вину, — и тянет руки, чтобы прикрыться, но всё, что у неё получается — только приподняться на локтях, облегчая Стивену доступ к её груди.
То, как Стивен использует её сейчас — то, как пользуется её телом, грубо и больно, не спросив разрешения, не должно отдаваться в ней таким удовлетворением, но отдаётся. Она ведь сама позволила ему это. Сама этого хотела.
Восемь.
На восьмом Реджина начинает надеяться, что хватит. Крутит тазом, пытаясь спрятаться от очередного шлепка, впустую стискивает мышцы бёдер. Грудь, вся истерзанная, болит, но, видят Древние, это прекрасно.
Сперма, вытекающая из неё, разбавляется её же смазкой.
Реджина очень хочет попросить Стивена перестать, но не решается спорить с ним.
Реджина настолько на взводе, что готова трогать себя сама.
Десять.
Она всё ещё не шевелится — ждёт продолжения и одновременно надеется, что всё закончилось.
Зад болит просто чудовищно. Ноет грудь, и там внутри от резких толчков всё ноет тоже.
Ноги дрожат.
— Не уверена, что в состоянии идти, — слабо улыбается Реджина, облизав после поцелуя губы. — Хотя я могу попробовать.
Если бы она осталась одна, она могла бы потрогать себя сама. Она никогда не делала этого раньше, но сейчас ей очень нужно закрыть последнюю причинённую ей боль удовольствием.
Ей кажется, она начинает понимать раздражённость Стивена раньше.
— У меня сейчас всё болит, — слабо признаётся Реджина, закрывая глаза, — но это было невероятно. Такой зависимой от тебя я себя ещё не чувствовала.
И ей понравилось.
Очень. Ей очень хочется ещё.

— Я знаю, — улыбается Реджина, отводя в сторону лейку.
Ягодицы ещё жжёт, и от воды не стало легче, но, когда Стивен прикасается к ней языком там, это забывается. В поисках опоры Реджина цепляется за стены, запрокидывает голову, не сдерживая стонов. Болезненно чувствительная там, после холодного льда, всё ещё возбуждённая, она кончает быстро — так, что едва не падает, удерживаемая на весу только Стивеном, — и ещё удерживаемая телом память о его грубости делает оргазм лишь ярче.
Ноги подкашиваются. Реджина никак не может отдышаться, вцепившись в лейку так, словно желает ей смерти, и, едва оказывавшись на своих двоих, садится на пол ванной, опирается о тело мужа, уткнувшись лбом в плечо.
— Я люблю тебя, — хрипло выдыхает она и усмехается:
— Ноги совсем не держат.
И зад всё ещё горит, но это — приятные мелочи. Когда она рассматривает себя перед зеркалом, извернувшись вполоборота, кожа выглядит багрово красной. На руках тоже — там, где у Стивена прорезала кожу леска наёмного убийцы, — но это уже не рваные раны и даже не глубокие порезы. Это похоже на свежие шрамы, и вот это действительно напрягает.
Поколебавшись, Реджина решает просто не обращать на это внимания. Её организм всегда был полон сюрпризов.
Уже после, с трудом втискиваясь в облегающее платье, Реджина крутит бёдрами под тесной юбкой и нецензурно ругает производителя. Морщится, разводит руками:
— Больно, зараза.
Но им уже пора выйти на свет. Здесь, в доме, она чувствует присутствие тьмы — чувствует достаточно давно, чтобы уже счесть не заслуживающим тревоги, но теперь ей любопытно.
— В доме есть кто-то тёмный, — сообщает она Стивену и морщит нос снова. — Тёмный не в смысле — тёмный, а с тьмой внутри. Я бы хотела взглянуть. Составишь компанию?

— Ах да, — Реджина морщится и хочет сказать "взрыв", но вместо этого повторяет другое:
— Призрак.
С её стороны тот взрыв выглядел искрой во тьме, от которой в какой-то миг вдруг повеяло выходом. Ткань мироздания прорвалась, чтобы выпустить их из Башни, и Реджина просто сделала шаг в никуда. Не лучшее её воспоминание, но и избавиться от него не выйдет.
Это не то, о чём Стивену бы следовало знать — и тем более помнить.
— Никогда не верила в призраков, — усмехается Реджина, закладывая за ухо мокрую прядь. — Мёртв — значит мёртв.
И если Джейсон Уилкс выжил в том взрыве, вряд ли он выжил просто так. Даже призраком.
У каждой жизни есть своя цена, и Реджина не удивится, узнав, что ему предложили заплатить. Она почти убеждается в своей догадке, когда, едва подняв на неё взгляд, уже там, в лаборатории, Джейсон Уилкс поспешно отводит глаза.
— Капитан Роджерс, — улыбается он её мужу, лишь чуть менее смущённо, и всё равно старается не смотреть и на него тоже, — это большая честь для меня. С удовольствием бы пожал вам руку, но обстоятельства не позволяют. Миссис Роджерс, я...
Реджина терпеливо ждёт, не перебивая, и заново прислушивается для себя к этому "миссис Роджерс" — звучит чертовски приятно, — но Джейсон Уилкс только рассматривает петлицу платья где-то у неё на животе.
Его бросало к ней трижды. Спала она только в первый визит.
— Очень рады знакомству? — вздёргивает бровь Реджина, скрещивая на груди руки.
— Да. Вы как маяк, — Джейсон, наконец, находит смелость заглянуть ей в глаза. — Я всё время ощущал ваше присутствие.
— Я тоже вас чувствую, — пожав плечами, Реджина заинтересованно делает шаг вперёд.
— Нулевая материя, — понимающе кивает Джейсон, и одновременно с ним Реджина произносит:
— Тьма.
— Понятия не имею, о чём вы, — она успевает первой, но Джейсон Уилкс всё же её перебивает:
— Правильнее говорить — нулевая материя.
— Я бы назвала её "тёмной". До того, как вы стали... призраком, вы были человеком?
— Самым настоящим, миссис Роджерс.
— И сейчас вы существуете только благодаря тьме?
— Нулевой материи.
— Тьме.
— Нулевой материи.
Реджина тяжело вздыхает, стискивает зубы.
— Нулевой материи, — соглашается она, наконец. — Если вам добавить ещё, вы станете материальны или растворитесь в этой... нулевой материи?
— Очень хотел бы узнать. Признаться честно, я рассчитывал на ваше содействие — с дозволения капитана Роджерса, конечно же. Насколько мне известно, он строго обязал всех присутствующих не пытаться привлечь вас к исследованиям.
— Если вы умеете брать ... нулевую материю, вы можете попытаться взять у меня.
— А не проще будет, если...
— Нет.
— Но...
— Нет. У меня есть причины не пытаться вам ничего отдавать.
Она совсем не хочет остаться без магии.
— Если что-то пойдёт не так, ты сможешь лишить доктора сознания, Стив?

Без колебаний Реджина позволяет себя увести. Каждый шаг ощущается весьма отчётливо, но она не меняется в лице, удерживая всё ту же ровную и вежливую улыбку, как её когда-то учили.
То, что происходит в её спальне, не должно сказываться извне.
— Я не уверена, что мне поможет, даже если ты сломаешь мне руку, — с сожаление качает головой Реджина, выслушав позицию мужа. — Мне даже браслет помогал не всегда, Стив, и уж точно не сразу. Но, если ты не можешь ударить ... призрака, ты можешь ударить меня.
В этом случае потеря сознания для неё работала хорошо. В других —  только на начальных этапах.
Ей в самом деле стоило бы выучится контролировать себя, но она не была уверена, что сможет — если не научилась за все эти годы, чего ждать теперь?
— Считайте, что меня переубедили, — вздыхает Реджина, протягивая доктору Уилксу раскрытую ладонь, и тот посмотрел на неё с подозрением. — Отдавать буду я.
Некстати подумалось, что Тони понравился бы эксперимент. Тони понравилась бы сама идея существования нулевой материи в человеке — как учёному, а не как человеку, способному осознать последствия.
— Сделайте вид, что берёте меня за руку, доктор Уилкс, — Реджина кривит губы, взглядом указывает на свою ладонь. — Так мне будет проще.
— Как скажете, миссис Роджерс.
Всё происходит так быстро, что Реджина даже не успевает понять: вот только что она протягивала Уилксу руку, а вот тьма вытекает из неё вместе с жизнью. Реджина спешно отдёргивает ладонь, зажимает к груди, ещё чувствуя на ней чужое прикосновение.
— Ещё, — требует доктор Уилкс.
— Нет.
— Миссис Роджерс... Реджина, пожалуйста, ещё!
Он тянет к ней руку сам — материальную, осязаемую руку, и она ощущает её тепло и тяжесть на своей коже, и в этот раз Реджина даже видит это — видит, как утекает из неё тьма. Густая, осязаемая.
— Такого никогда не было раньше, — вздыхает Реджина, ногтями цепляясь за чужую ладонь в попытке отбросить прочь. — Выруби его, Стив.
— Не надо, — доктор Уилкс, приложив усилие, отпускает её сам, опирается бедром о стол позади себя, зажимает виски. — Вы слышите? Слышите его?
— Кого?
— Голос.
— Не раньше одной бутылки, — фыркает Реджина, пряча тревогу.
— Сам Сатана зовёт. Зовёт тебя. Я должен... доставить.
Реджина не шевелится, только оборачивается к мужу:
— Выруби его, Стив. Срочно!
Иначе доктор Уилкс и правда решится её доставить — и она не будет такой осторожной в своём отказе, как мог бы быть Стив.

Лишаться магии Реджина и сама не намерена, но ей приятно, что Стив понимает это её желание, понимает, насколько для неё это важно. Может быть, не в полной мере, потому что здесь её могла бы понять разве что другая ведьма, но и этого для человека более, чем достаточно.
Для человека Стив делает даже больше, чем может — защищает её от Уилкса, например, потому что Уилкс для него — угроза понятная и знакомая. Он может представить себе последствия и может на него повлиять.
— Спасибо, — тускло улыбается ему Реджина, потирая руку.
Она бы всё ещё предпочла бы видеть доктора Уилкса без сознания, а лучше всего — в цепях, но так — тоже неплохо.
Если не думать, что однажды она может проснуться и увидеть его у своей постели, это вполне приемлемо.
— Я чувствую себя... странно, — наконец, пожимает плечами Реджина и в поисках успокоения утыкается лбом в плечо мужа. — Мне страшно, пожалуй.
Ей действительно страшно. Страшно слышать Его голос с чужих губ и представлять, что он может нашептать.
— Мы не можем убить доктора Уилкса, да?
Слишком многое пришлось бы объяснять. Слишком многие после объяснений захотели бы убить саму Реджину, и, даже если бы не сопротивлялась она, за неё сопротивлялся бы Стивен — и наверняка пострадал бы.
— Я чувствую его точно так же, как раньше. Как будто всё, что он успел взять, утекло в никуда. Так не должно быть, понимаешь? Тьма вообще не должна быть... такой.
Это могли бы быть чёрные клубы, в крайнем случае — чёрная слизь, но не вязкая, тягучая и одновременно ледяная ... субстанция.
— Я ему не доверяю, — вздыхает Реджина. — Мы же вообще ничего о нём не знаем — даже не знаем, откуда он взялся. Откуда нам знать, что его не прислали за мной?
У неё, наверное, паранойя. Снова.
Реджина делает глубокий вдох, потом — ещё один.
Не помогает.
— Откуда нам знать, что мы здесь случайно? Не потому, что так было задумано ... им?