— Скорее просто ведёт себя так, словно мы всё ещё любовники, — морщится Реджина, но ей становится немного легче от того, что она это сказала — и гораздо хуже от того, что ей вообще пришлось об этом говорить. — Он ничего такого не имеет в виду, Стивен.
По крайней мере она очень старается убедить себя в этом.
— Спасибо, — Реджина тускло улыбается, обернувшись к мужу, приглаживает его по плечу перед тем, как обойти и открыть холодильник. Немного колбасы, немного сыра, немного овощей — это для них со Стивеном. Больше, конечно, даже для неё: Стивену не нужно калорий, чтобы поддерживать организм трезвым.
— Разумеется, — не менее раздражённо отзывается Реджина и выгружает мужу на руки овощи, чтобы помыл. — Разумеется, я хочу тебя.
Не её вина, что сейчас она не хочет вообще. Она лишилась магии снова — она чувствует себя калекой. Ей не хочется никого в такие дни, даже своего красавца-героя мужа.
У него в груди её сердце. Он должен знать, что она чувствует. Сейчас, например, она раздражена, раздразнена, раздосадована — разбалансирована так, что любое неосторожное слово может качнуть весы в пропасть. Она пытается успокоиться, снимая с колбасы плёнку.
— Мы с Кроули познакомились в 83-ем, — поясняет она. Она не рассказывала об этом мужу раньше, и надеется избежать всех деталей сейчас, — когда Кроули прислали в Сторибрук, чтобы снять проклятие.
Пока Кроули собирает осколки за её спиной, Реджина, напряжённая всем телом, нарезает колбасу. Стивену достался багет — немного зачерствевший, но ещё не совсем. Стоило бы, конечно, вчера сходить всё же в магазин.
— Так получилось, что, когда проклятие было снято, мы попали в Зачарованный лес втроём: он, я и Азирафаэль. Вернуться в ваш мир удалось не сразу. О том, что мы пропустили в нём где-то двадцать семь лет, ты и сам знаешь.
Она рассказывает не столько для него, сколько для Кроули, обозначая рамки, за которые ему не стоит выходить в беседе. Стивену не обязательно знать, что в начале их знакомства Кроули пытался её сжечь руками её же любовника, которому она когда-то к тому же вырвала сердце, и точно не стоит знать, что он оставил её в аду. В том, в который несколькими годами позже она спустилась за ним сама.
Особенно Стивену не стоило знать о Мордреде.
— Спасибо, — натянуто улыбается Реджина Кроули, когда с уборкой покончено.
Со стороны это, должно быть, выглядит дико — то, как им всем нашлось и место, и дело на одной кухне.
Тарелки с нарезкой Реджина раскладывает на столе. Садится за стол первой, чинно сведя на сторону лодыжки, хотя, если бы они были со Стивеном одни, она бы забралась на стул с ногами или вытянула бы ноги на его колени.
— Жаль, что Азирафаэль не смог приехать, — с намёком вздыхает Реджина перед тем, как потянуться к вину. — Он очень хотел с тобой познакомиться.

Что-то идёт не так. Реджина чувствует это кожей, напрягаясь всё больше, но поддерживает видимость светской беседы, пока не осознаёт, что, по сути, единственная принимает в ней участие, да и ей становится всё тяжелее говорить. Нарастающее возбуждение Стивена в сочетании с нервозностью не просто ощущаются — отдаются в ней, как если бы были её собственными, и Реджина ёрзает на стуле, сжимает плотнее бёдра. Замолкает, переводя взгляд на Кроули — он что-то делает. Что-то, чего никогда не делал раньше, иначе бы она знала.
— Какого чёрта? — она старается говорить холодно, старается смотреть холодно, но в его глазах она видит себя без одежды прямо на этом столе, и она не может этому не отозваться.
Так не должно быть. Стивен не должен вести по её колену вверх, к бёдрам — уж точно не в присутствии бывшего любовника своей жены. Реджина ловит его руку, задерживает у бедра. Опускает взгляд — и тут же поднимается из-за стола.
Это переходит все границы.
— Пошёл вон.
Она мокрая до нитки. Из-за него. Её возбуждение смешивается с возбуждением мужа, давит тяжестью в паху, ноет нехваткой чужих рук по всему телу. Реджина чувствует себя так, словно вот-вот сорвётся, но пока ещё держится.
— Немедленно, Кроули. И больше не появляйся.

— Да.
Пока она соображает ещё хоть что-то, она хочет, чтобы он ушёл, но, когда он тянет её к себе, уверенно и властно, ей больше хочется, чтобы он взял её прямо на столе, грубо, как последнюю суку, которой она и является. Ей хочется, чтобы он взял её одновременно с её мужем, и она плывёт в его руках, как когда-то рядом с Повелителем.
Это отрезвляет. Реджина стряхивает ненадолго дурман, и взгляд её становится более ясным, когда она снова смотрит Кроули в глаза. Она тревожится за мужа, чья рука уже не удерживает Кроули — скользит вверх по внутренней стороне её бедра и касается её там, но и тревога стирается взглядом Кроули.
Она течёт так, что ей было бы за себя стыдно, если бы она не знала, что это не только её вина. Это Кроули.
— Это подло с твоей стороны, — она борется не только с ним — с собой, но всё же закусывает невольно губы, сдерживая судорожный вздох, когда пальцы Стивена приглаживают её. Мягко, нежно, без знания дела и тысячелетнего опыта за спиной. Она всё равно любит его.
Реджине приходится бороться не только с Кроули — с тем желанием, которое не было навязано им, которое знакомо ей ещё по их прошлой близости. Она тоскует по его рукам, по его языку, но между ними всё кончено. Она со Стивеном. Он любит её, и это всё, что имеет значение.
И это не важно, что он готов любить её прямо сейчас, при Кроули или вместе с Кроули — это желание не принадлежит ему.
— Кроули, я не хочу так.
Она хочет больше. Его взгляд обещает ей больше, давит на неё, ломает её, и она притягивает Кроули к себе за лацканы пиджака, чтобы замереть, так и не коснувшись его губ.
Она собирается сделать что-то очень неправильное — что-то, к чему она не готова — и она никак не может на это решиться.

Из последних сил Реджина борется с этим — с давлением воли Кроули, с желанием своего мужа, идущим от его сердца по её телу, с собственной похотью. Она снова пытается отстраниться: её задевает, отрезвляет то, как Кроули обращается со Стивеном. Как с рабом, с куклой — с какой-то игрушкой.
Её муж безупречно красив, но это только её муж, и она не намерена им ни с кем делиться. Даже с Кроули — и особенно с Кроули. Реджина пытается сломать Кроули в ответ, пытается потянуться за его тьмой, чтобы хоть так, через боль, убедить его остановиться, но он накрывает ладонью её грудь, и она только сдавленно выдыхает, запрокидывая голову, и всё ещё смотрит Кроули в глаза.
Библейский змей-искуситель. Не поддаться ему невозможно, но Реджина всё равно пытается. Голова кружится так, будто она пьяна, и она отвечает на поцелуй мужа с нетрезвой жадностью, придерживает его за затылок, так и не отпустив Кроули от себя.
Она не намерена делиться никем, и ей мало их обоих по отдельности. Того, что они с ней делают, ей тоже мало, и она оборачивается корпусом, чтобы поцеловать Кроули тоже, но только охает в его губы, когда он дразнит её около входа, и окончательно опускает руку, которой до того держала его при себе. Опускает, чтобы направить в себя его пальцы.
Это всё кажется ей чудовищно знакомым. Она тихо стонет, трезвея от собственного стона, и в её глазах проявляется страх. Повелитель — вот кто сделал с ней то же самое, хотя тогда её разум туманил ужас, а не похоть.
— Кроули, — она пытается ещё один, последний раз, и стонет снова, сдавленно, едва слышно. Кусает губы, пытаясь удержать под его взглядом остатки собственной воли. — Я не хочу так... снова.

Для Реджины этот раз не первый. Реджина ещё помнит руки Повелителя на себе, его пальцы в себе — он был опытен в той же степени, что и Кроули, и её вело рядом с ним точно так же, хотя и по-другому. Тогда ей было больно, и она подсознательно ждёт этой боли сейчас, держится этим ожиданием, но, когда Кроули её же пальцами гладит член её мужа, держаться перестаёт. Льнёт к мужу сама, покрывает поцелуями шею, сжимая пальцы тесным кольцом, двигает по стволу, размазывая свою же смазку.
То, как он гладит её в ответ, сводит с ума своей недостаточностью.
— Не хочу, — хрипло выдыхает Реджина, благодаря ревности возвращаясь в сознание, но надолго её не хватает — левой рукой она отворачивает мужа за подбородок от Кроули, целует снова и сама. Он принадлежит ей, только ей, и никому больше. Она хочет его так же, как хочет Кроули — в себе и на себе, и не так нежно, как обычно — сильнее и жёстче.
Она хочет кричать для него. Для них обоих, и ей совсем несложно попросить. Она просит — взглядом, телом, ёрзая бёдрами в ожидании его пальцев, приглаживает Кроули мокрой ладонью по затылку, теряясь окончательно, и едва приподнимается, чтобы сдвинуть руку мужа ниже, туда, где она так нужна сейчас.
Реджина так раздразнена, что вот-вот сойдёт с ума. Ей не нужно, чтобы её гладили, подготавливали — она готова уже давно, была готова, ещё когда просила Кроули уйти, и сейчас ей кажется, что она убьёт их обоих, если хоть один из них не даст ей того, что нужно. Она хочет кончить — она возбуждена настолько, что ей нужно всего ничего, и от того, насколько они оба медлительны, впору кричать. Пока она только просит:
— Стивен, пожалуйста.
И целует Кроули — глубоко, нетерпеливо. Подгоняя.

Этого катастрофически мало. Реджина хочет в себя своего мужа, его член, но согласна уже и на пальцы. Она согласна на что угодно, потому что напряжение в паху невыносимо, и она не знает, как избавиться от него иначе, чем кончить. Ей очень нужно кончить, хотя бы раз, чтобы это раздражение ушло, и она могла присоединиться к игре как полноправная участница, но Стивен не даёт ей даже такой малости.
Он почти что не касается её — только укладывает на стол, и она сгибает и вторую ногу в колене, ногой придвигает его за спину к себе. Хотя бы так, но он будет к ней ближе.
— Его я вообще зову по фамилии, — усмехается Реджина, пытаясь потереться о Стивена, но тот держит её крепко, и с разочарованным стоном она откидывает голову назад, за край стола. — Древние, я буду звать тебя Стивом, доволен?!
Она готова согласиться на что угодно, лишь бы он уже, наконец, взял её. Ей хватит и минуты, так она его хочет, а потом она возьмётся за Кроули. Или возьмётся сейчас — она зла на них обоих, чудовищно зла, и разочарована в муже, который не хочет дать ей желаемого, потому тянется к Кроули, к его брюкам, поглаживает через ткань.
К чёрту Стива. Кроули начал это — ему и отвечать за её удовольствие. Он ведь обещал, что ей понравится.

Бессилие сводит Реджину с ума. Её собственный голод — сводит с ума, и она уже в самом деле готова убить обоих. Раздражённая, она сбрасывает с себя руку Кроули, обеими руками тянет мужа за плечи к себе, подтягиваясь к нему — наказывает за его непослушание поцелуем, кусая губы, и, покорная его руке, снова откидывается на столе назад с разочарованным всхлипом.
Это бесчеловечно с их стороны, и она уже хочет уйти, и она уже готова умолять, когда Стивен, наконец, толкается в неё. Видят Древние, это прекрасно, и Реджина хочет тоже толкнуться бёдрами ему навстречу, но он держит её крепко, и она только всхлипывает, цепляясь рукой за край стола у своей головы.
Кроули встаёт к ней так близко — так близко встаёт пахом к её лицу, — что она почти уверена в том, что будет дальше, и она упирается ладонью в его бедро, не то не решаясь притянуть к себе, не то думая оттолкнуть. Кроули выбирает за неё, и она отвечает на его поцелуй как может, стонет ему в рот, потому что сил сдерживаться больше нет.
Стивен движется в ней именно так, как она хотела — грубо, жёстко. Она уже готова кончить — собирается кончить, когда Кроули отвлекает её, и ей приходится собраться, чтобы найти в себе силы для простого, выдохнутого вместе со стоном:
— Хорошо.
Она правда собирается ему сказать, но просто не успевает — вскрикнув, сжимает пальцы на его плече, наслаждается тем, как всё темнеет перед глазами.
Это прекрасно. Просто великолепно, но этого мало, и, едва пережив первую волну оргазма, она снова тянется к Кроули за поцелуем.

Сперва Реджине хочется сказать, что она не специально, что она действительно собиралась сказать ему, просто не успела, но потом она забывает и об этом, когда Стив входит в неё совсем глубоко, и она запрокидывает голову дальше, хрипло стонет, готовая кончить ещё раз, если он сделает так снова. И снова.
Оргазм отступает, когда Кроули завязывает ей глаза, и одновременно становится ещё ближе. Реджина нервничает, не видя ничего, и ей даже немного страшно, но движения Стива, неравномерные, сбивчивые, ощущаются лишь ярче. Ей не нравится, что он сбивается с ритма, хочется даже ударить его за это, но она только разочарованно вздыхает, ёрзает плечами по столу.
Кровь шумит в висках. Первому из новых глубоких толчков Реджина вскрикивает, потом ещё раз, и ещё, и то, как член Стива задевает её изнутри до боли, становится совсем непереносимым, но она всё равно не может кончить — она прислушивается к шагам Кроули, к шорохам, и больше всего хочет его убить. Не за то, что завязал глаза — за то, что ушёл, когда он так нужен ей. Она ведь должна сказать ему, что готова, готова уже давно, и что она просто не может.
Прикосновение льда к коже заставляет её содрогнуться, дёрнуться прочь, уводит от оргазма ещё дальше. Она сосредотачивается на нём, и в то же время чувствует, как всё в ней напряжено до предела, стискивает Стива внутри, отчего его толчки ощущаются лишь сильнее и глубже. Ей хочется сказать Кроули, что она уже вот-вот, но она только думает о том, насколько это всё чудовищно развратно, и стонет.
— Кроули, я, — она сбивается, вслепую ловит мужа за шею, прогибается в спине, не зная, куда деться от самой себя. — О, Древние, Стив!..
У неё в голове нет ни одной связной мысли — только яркое понимание того, что она уже вот-вот, и этого всё равно мало. Она кончает с именем Кроули на губах, и почти сразу же кончает ещё раз, обессиленно роняя руку на грудь, дыша шумно и часто, и теперь ей кажется, что этого вполне достаточно.
Она просто не сможет ещё.

В том, что она больше не сможет кончить, Реджина уверена совершенно точно — она опустошена и измотана, и то, что Стивен продолжает в ней двигаться, теперь причиняет ей только боль. Но ради него она готова потерпеть, и она послушно поднимается к нему выше, вслепую ведёт рукой по плечу и до шеи, к подбородку, чтобы найти поцелуем его рот.
Ей очень хочется видеть его лица — ей хочется видеть их лица, — и она тянет руку к глазам, чтобы снять повязку, но сбивается, цепляется за плечо Стивена, сжимает на его коже зубы рядом со своими пальцами. Боль постепенно начинает дополняться удовольствием снова, полнее и ярче, чем прежде, и Реджина вновь начинает стонать, когда Кроули безошибочно гладит её между ног.
Он никогда не делал с ней такого раньше — ей кажется, что она почти не чувствует его пальцев, но её тело чувствует всё. Кроули вновь подводит её к оргазму, и ей хочется попросить его перестать, потому что она просто не сможет ещё раз — она даже дышит с трудом, — но её хватает только на хриплое, не ясно к кому обращённое:
— Пожалуйста.
Лёд помогает ей немного остыть, откладывает кажущееся неизбежным удовольствие, а затем вплетается в это удовольствие, и Реджина едва успевает предупредить:
— Кроули, я сейчас...
Его приказ и боль, причинённая его рукой, срабатывают как спусковой крючок. Она почти что отключается, но Кроули держит её, и в ударившем по глазам свете Реджина видит искажённое удовольствием лицо мужа. Ни следа нежности к ней — только удовлетворение, которое раскатывается по её телу волной от его сердца.
Между ног горячо и липко, и Реджина, запрокинув голову, может только дышать, ощущая, как сперма вытекает из неё и течёт между ягодиц на стол. Ей нужно вымыться, но у неё нет сил даже пошевелиться. В последний раз она испытывала такое со Старком, и это было чудовищно давно — и сейчас она с ужасом замечает, что хочет ещё. Ей мало того, что было. Ей мало своего мужа — она хочет в себе Кроули, хочет в себе его пальцы, его язык и его член, и она просто хочет его — всего.
Это пугает её — это желание не из тех, которые она способна контролировать, и это желание плотно держит её под горло, удерживает возбуждённой, делает готовой на всё.
Покорная его воле, Реджина без лишних слов, пусть даже медленно, садится на столе, сдвигает ноги, спускается на пол. Шагает вперёд, точно пьяная, льнёт к Кроули всем телом, касается губами подбородка.
Его галстук всё ещё лежит на её шее, не то ошейником, не то удавкой, и Реджина укладывает поверх руку Кроули, предлагая то ли снять его, то ли вести её за собой. Он главный — она чувствует, что он хочет признания этого, и признаёт это для него.

Мужа Реджина целует охотнее, чем когда-либо до того. Целует лениво и жадно одновременно, сибаритствуя и провоцируя, и держит галстук Кроули поверх его ладони своей. Это в самом деле похоже и на ошейник, и на поводок, и она никогда не позволила бы надеть на себя ни одну из этих вещей, но сейчас то, как он принимает власть над ней, её волнует. Волнует на уровне куда более глубоком, чем простое возбуждение — может быть, потому, что она ждала от него этого давно.
Её мир всегда принадлежал мужчинам, и женщины в нём принадлежали мужчинам тоже. Принадлежать такому, как Стив — большая удача. Он аккуратен с ней, но властен, и один вид своего поводка в его ладони заставляет Реджину задерживать дыхание.
Реджина разводит ноги первой, раскрывается для мужа, тянет его к своей груди, прогибаясь в спине и не отводя от него взгляда. Он выглядит просто прекрасно, и то, что он, видимо, собирается сделать с ней, прекрасно, но что-то во всём этом не то. Реджина напрягается подсознательно, ещё не осознавая того, сдавленно выдыхает, когда Кроули зажимает пальцем клитор, ещё болезненно чувствительной после прошлых ласк, и совершенно некстати вспоминает Старка с его вибратором. Тогда она тоже была болезненно чувствительна к любой ласке, но он не останавливался, несмотря на её просьбы, пока не измотал её совершенно, и для Кроули Стивен сейчас — не более, чем вибратор в руках Старка.
Она ведь... грязная внизу. Вся в потёках смазки и его сперме.
— Кроули, я прошу тебя, — Реджина отталкивает Стивена от себя, сдвигает колени. — Не надо. Он не... инструмент.
Она должна остановить это, даже если сейчас ей больше всего хочется продолжить. Она пытается отстраниться, но Кроули ещё держит её за волосы, и желание, разожжённое им, утихает, уступает место пониманию, и это понимание чудовищно.
— Я убью тебя, — обещает Реджина совершенно трезво, придушенная собственным стыдом и яростью, как ранее — похотью, и рвёт с шеи надетый Кроули ошейник. Она силится вывернуться из его хватки, но тщетно — у неё нет ни капли магии, а физически она никогда не была сильнее. — Древние, Кроули! Ты ничем не лучше Повелителя.

Когда Кроули сперва отпускает Реджину, а затем извиняется, ярость становится как будто бы глуше. Она не исчезает совсем, но теперь, когда Кроули не использует Стива, сопротивляться ему гораздо сложнее. Она оборачивается к нему, и оборачивается зря — он снова смотрит на неё, и между ног снова становится тяжело. Соски начинают ныть, словно в ожидании чужих пальцев или зубов, и рот снова наполняется слюной. Против воли Реджина смотрит на Стива — на его красивое лицо, сильные руки, снова стоящий член, и почти чувствует, как этот член упирается ей в горло.
Она делала это для него не так уж и часто, но каждый раз — с удовольствием. Каждый раз Стивен так восхитительно изнывал от желания, так трогательно сдерживался, что она заводилась тоже. Но сейчас — сейчас совсем не подходящее для этого время, но, переведя взгляд на Кроули, Реджина почти забывает об этом. Её желание, до того безотчётное, обретает конкретную форму — она не просто хочет его, она хочет трахнуть его сама. Оседлать, двигаясь на нём жёстко и грубо, не заботясь о его комфорте — и слезть, как только получит своё. Он достаточно повеселился на сегодня.
Она думает об этом всё время, что Стив несёт её в спальню, а она смотрит Кроули в глаза, и постепенно её желание меняет свою форму — теперь он движется в ней жёстко и грубо, совсем как Стив минутами назад. Ей не хочется более наказывать его, ей хочется отдаться ему, и запоздало Реджина понимает, что в глаза ему лучше было не смотреть.
— Я сделаю это ртом, — отзывается Реджина, и ярость всё же прорывается из-под её послушания в резкости голоса и жестов. Она ненавидит Кроули с той же силой, что хочет его, и она настолько же бессильна перед ним, насколько ненавидит его.
Она наклоняется над мужем сразу, без прелюдий. Проходится языком по широкому стволу, от основания до головки, слизывая его удовольствие и собственную похоть, берёт головку в рот, поднимая ладонью член, и заглядывает Кроули в глаза ещё раз. Движения становятся мягче, увереннее: Реджина сжимает пальцы кольцом, проходится сверху донизу, обводит головку языком. Постепенно она заводится снова, и не только благодаря Кроули — ей нравится видеть, как её мужу хорошо. Нравится, как он стонет, и, выпустив его изо рта, но из руки, Реджина ведёт губами по стволу вниз и ниже, щекочет там языком. Стив всегда на это реагировал, как ей помнится.

У Реджины не так уж и много вариантов, как доставить удовольствие своему мужу: готовить она не умеет, в постели она не так вынослива, как он, а делать ему приятно ей всё ещё хочется. Она пробовала это с ним в их первую ночь, когда решила открыть для себя что-то новое, чтобы он и в чём-то, хотя бы отдаваемом добровольно, тоже был у неё первым. Ему понравилось, и она запомнила это. У неё было полгода, чтобы отточить навык, и сейчас она хорошо знает, как заставить его кончить так — и как сделать его оргазм ярче. Она не претендует на опыт и умения Кроули, вновь заставляющего её стонать — не только от возбуждения, но и от болезненного прикосновения снизу, — но Стиву нравится, и это самое главное.
Реджина старается привыкнуть, расслабиться снова — раздвигает колени шире, прогибается в спине, отставляя зад, чтобы Кроули было удобнее, и, когда он заменяет пальцы на клиторе своим языком, у неё действительно получается. Теперь её желание не доставляет ей неудобств, кроме одного: ей эгоистично хочется оставить мужа и сосредоточиться на собственных ощущениях, на то, что с ней делает Кроули и на том, что с ней, наконец, это делает именно он. Она скучала по нему, хотела его.
Она уже не помнит, что была на него зла: крутит бёдрами, пытаясь поймать нужный, ведущий к оргазму настрой, и покорно расставляет руки по обе стороны от ног Стивена. Берёт его ртом, двигает головой, но, когда он толкается ей навстречу, он проскальзывает ей в горло, занимает всё собой, как часто бывало с Мордредом, и против воли Реджина, давясь, подаётся назад, перехватывает рукой опавший на сторону член с тонкой ниткой слюны от её губ. Размазывает ладонью, сжимает пальцы, двигает снова, отирая свободным запястьем заслезившиеся глаза. Оргазм откатывается, словно его и не было.
Пожалуй, без рук она ещё не может — не может контролировать Стивена, сейчас отданного и ей, и удовольствию целиком, и, сделав над собой усилие, она накрывает его ртом снова, помогая себе рукой. Но в целом — в целом было что-то в его решительном толчке бёдрами в её горло, что отозвалось жаром в паху и замиранием сердца.
Реджина предпочитает не задумываться об этом.

Когда Кроули уводит правую руку Реджины в сторону, она больше не может удерживать Стива — опирается локтем левой на постель, чтобы иметь хоть какую-то точку опоры, потому что теперь, когда Кроули, наконец, занимается ей вплотную, она боится упасть. Колени дрожат, разъезжаются, но его язык творит с ней что-то совсем невероятное, и она почти не замечает того, как покровительственно, привычным для Мордреда жестом Стивен укладывает руку ей на затылок. Он не наматывает её волосы на кулак, хотя и толкается глубже, так, что Реджина задыхается снова, подаётся назад, и почти секунду ей кажется, что он не отпустит её, что заставит давиться его членом, как заставлял Мордред.
Стив отпускает. Кроули убирает свои пальцы тоже, хотя, видят Древние, Реджина была близка, и с разочарованным глухим стоном, почти неслышным из-за члена мужа во рту, Реджина поднимает бёдра. Это нечестно по отношению к ней — она так ждала Кроули, так хотела, чтобы он сделал с ней всё то, что Стивен делать не умел, что сейчас чувствует себя обманутой. Раздражённой, обиженной. Она вымещает всё это на муже, двигает запястьем быстрее и жёстче, потому что сейчас ей хочется, чтобы это всё закончилось как можно скорее, и, как ни странно, это действительно работает. Стивен зажимает её голову снова, вбивается в горло и кончает, удерживая, и первые делом, едва отстранившись, Реджина вздрагивает плечами в пустом позыве. Отирает левой рукой слёзы, отирает рот, упирается лбом в липкое бедро, пережидая приступ тошноты.
Она чувствует себя отвратительно использованной, и, что хуже всего, она всё ещё хочет — хочет ещё.

В своей заботе Стивен невероятно трогателен. Реджина, всё ещё обиженная на весь свет и презирающая себя до глубины души, всё же находит силы улыбнуться ему, и эта улыбка полна нежности. Она собирается объяснить ему, что плачет не поэтому — что она не плачет вообще, — и даже находит мокрой рукой его подбородок, чтобы остановить ласку, но Кроули толкается в неё пальцами, и она только шумно выдыхает и пытается убраться от него бёдрами. У неё нет сил — она истощена полностью, больше эмоционально, чем физически, — и ей очень хочется свернуться клубком и расплакаться, но ей не дают такой возможности.
Кроули трахает её пальцами снова — так, как она хотела раньше и хочет сейчас, — но это болезненно. Каждый толчок саднит, и каждый толчок задевает какую-то точку внутри неё, от которой мышцы сжимаются сами, и боль кажется даже сладкой. Реджина стонет этому, пока её муж целует её — всхлипывает, когда едва уловимая боль касается соска под его пальцами, но это, побери его Древние, чудовищно приятно. В отличие от Мордреда, у Стива нежные руки, и он только что сцеловывал её слёзы, так что она готова простить ему эту боль. Она готова к тому, чтобы он сделал так ещё раз, потому что ей понравилось.
Это как будто подталкивает её к оргазму ближе. Она никогда не думала, что ей понравится такая боль. Пусть слабая, едва ощутимая, плотно замешанная с удовольствием — это всё же боль. Реджине не боится — она доверяет Стивену и знает, что он никогда не перейдёт границ, просто сейчас они нашли для себя новые. Инстинктивно Реджина тянется рукой вниз, к Кроули, цепляется за слипшиеся рыжие пряди, со стоном прогибаясь в пояснице — и обнимает мужа за шею второй рукой, целует сама, с провоцирующей на ответную грубость резкостью.
Она близка к оргазму снова. Очень близка. Ей нужна эта разрядка, чтобы всё, наконец, закончилось, потому что больше у неё уже нет сил.