— Значит, вы должны мне десять долларов, — сообщает Реджина вместо ответа и ложкой вычерпывает остатки крема из песочной корзинки.
Она в самом деле ещё жива, хоть и чувствует себя всё равно что мёртвой.
Она носит коричневые контактные линзы, от которых чудовищно чешутся глаза, чтобы скрыть красный цвет глаз. Шампанское её пока не интересует — в её бокале плещется едва ли половина, — но шампанское подходит случаю. Ей есть, что праздновать.
— Как бы у вас сказали? Неисповедимы пути господни, — хмыкает Реджина, сцепив поверх колен пальцы, и поднимает на Азирафаэля сухие как песок глаза. — В начале нашего знакомства он оставил меня в аду, а теперь я вытаскиваю из ада его.
Змея, наконец, поймала свой хвост, и этот виток её жизни хотя бы временно остался позади. Реджина одним глотком допивает то, что заказала сама, и тянется за бокалом от одноглазого.
— Я всё ещё умею доставать деньги из воздуха, — фальшиво улыбается она ему, салютуя шампанским, и вытягивает браслет из внутреннего кармана пиджака. Вскидывает бровь:
— Вы же не думали, что я в самом деле стану носить его на себе — не после того, как обрисовали мою возможную смерть с его помощью?
Но носить его при себе ей не мешает ничто. Она всегда может сказать, что и не пыталась бежать — просто не имела способа вернуться, чтобы исполнить свою часть сделки.
Она игнорирует его слова о Кроули — о его статусе в их отношениях — намеренно. Она планирует делать так и дальше.
— Но, как видите, я от вас не прячусь. Бартон с вами?
Она ещё не решила, хочет ли убить их обоих — и только потому не явилась раньше.
Она не решила и то, что ей делать теперь, когда она предоставлена сама себе.

— Сдачу-то дают настоящими, — усмехается Реджина и прячет десятку под тарелку. Оставит на чай — хотя здесь, кажется, доллары не в ходу.
Реджину мало волнуют возможные судимости этого мира: чтобы удержать её за решёткой, нужно нечто, выходящее за рамки человеческих возможностей. Мордреду потребовалась на это помощь Повелителя, но что теперь с Повелителем стало?
Она так и не сказала Кроули, что одной его смертью он окупил всё, через что она прошла ради него, а теперь, наверное, уже и не скажет. Она приносит в его жизнь слишком много боли, чтобы продолжать оставаться рядом.
Он потерял свои крылья из-за неё.
— У них было больше времени для практики, — пожимает она плечами и жестом просит у официантки ещё две корзиночки.
В Зачарованном лесу не пекли пирожных — только пироги, — и она всё никак не может наесться. Жаль только, одними пирожными не унять тоски по давно уже сгинувшему дому. Сколько лет уже прошло в Зачарованном лесу, две сотни, три?
— Он запал мне в душу, — отмахивается Реджина. Одноглазый наверняка помнит, что она обещала вырвать его лучнику сердце. Он должен понимать, что она сдержит слово.
С его стороны было бы разумнее держать его вне её поля зрения, пока она не забудет.
— Они приложили фото? — с деланным любопытством интересуется Реджина. — Если оно неудачное, я хочу подать на них в суд.
В Америке же все этим занимаются.
Но на деле для неё всё это не так весело, как кажется: ей не нравится перспектива красоваться на первых страницах. Известность лишит её возможности заниматься... чем бы она ни стала потом заниматься, известность всё равно помешает ей.
— И разве кто-то ещё, кроме вашей... организации, был в курсе моего участия? Я вызвалась свести счёты, а не занимать место на плакатах. Мне не к лицу белый цвет.

— Алая? — Реджина переспрашивает по слогам, облизывает губы. Морщит нос:
— Да. Недурно. В самом деле недурно.
Она знает только Алого Короля. Она носит его клеймо, и бессознательно тянет руку к нему, но останавливается, заводит за ухо прядь.
У Реджины дурные ассоциации с алым цветом, но нельзя не признать, алый — цвет крови, и ей подходит как ничто иное.
Она пролила немало крови, и своей, и чужой, и лила она её в основном ради защиты. Это весьма иронично — то, что она разрушила ад, ведомая только желанием защитить Кроули и Азирафаэля, любой ценой, любыми средствами.
Ненависть никогда не приносила столь губительных плодов.
Она смотрит на фотографии мельком — ей хватает одного взгляда, чтобы узнать ненавистное лицо и отвернуться. Гримаса боли едва уловима и длится не дольше секунды.
— Не думала, что ему что-то ещё может быть здесь нужно, — с деланным равнодушием комментирует она. — И не думала, что он ещё может попасть сюда.
Она ведь не чувствовала ничего в Сторибруке. Она была уверена, что теперь, когда их разделяют сотни лет и несколько миров, ему нечего с неё взять.
— За это, — она указывает подбородком на фото и допивает шампанское до конца, — я не возьмусь. Я, конечно, искренне желаю ему смерти, только вот он бессмертен, и единственный способ, хм, убедить его остановиться находится, скорее всего, не в этом мире.
Она смотрит на фотографии ещё раз, чуть внимательнее, касается кончиком ногтя снимка с руинами.
— Вы уверены, что это его работа? Это не его стиль.

— Вы спрашивали о нём, — пожимая плечами, напоминает Реджина, — и я вам ответила, что считаю невозможным его появление здесь.
Она была искренне уверена в этом.
Она не знает, что ей делать с ним теперь. Он явился за ней? Зачем? Вряд ли ради семейного воссоединения.
— Что мне даст ваша команда? — усмехается она. — Ещё пару смертей на мою совесть?
Так она даже не заметит. Её личное кладбище вполне могло бы занять всю территорию этой ... Барселоны.
— Я пыталась убить его трижды, — мрачно сообщает Реджина. — Вы действительно думаете, что командный дух сыграет в этом деле решающую роль? Право, это же не спортивная драма.
И, хотя ей почти интересно, угадала она, что за альтернативу одноглазый ей приготовил, она не уточняет: рано или поздно ему придётся перейти к прямым угрозам.
Она откидывается на спинку стула, мрачно разламывает ложкой пустую песочную корзинку. Морщится снова, поднимает на одноглазого взгляд — невозможно.
Её мать должна быть мертва, но она не может представить себе никого другого, кто набрался бы наглости драться с Тёмным.
— Возможно, я никогда не видела эту ведьму, — допускает она компромисс, хотя уверенности в её голосе нет. Она сама не верит в эту теорию. — Существует бесчисленное множество миров, и кто знает, из какого выползла эта? Но так или иначе, ведьма — это не проблема. Любую ведьму можно убить, не так ли? А если она не захочет умирать, — Реджина устало трёт зачесавшийся правый глаз, щурит глаза, — всегда можно предложить ей сотрудничество.
Кора ведь должна быть мертва, не так ли? А в мире все должно быть на своих местах, тем он и держится.
— В качестве жеста доброй воли я даже могу предложить ей его лично. И, в отличие от вас, обойдусь без бинтов и железных перчаток — ведьмы очень не любят, когда их связывают. Могу начать прямо сейчас — если, конечно, Тёмный её ещё не нашёл.

— В некоторых случаях смерть — единственный способ, — Реджина ведёт плечом и обрадованно-вежливо улыбается официантке, пришедшей к ним с ещё двумя пирожными. Развивать эту тему нет смысла — они с одноглазым уже обсуждали это на её примере, и он должен понимать, что выпестовавший её наставник представляет для мира большую угрозу, чем она, или хотя бы такую же.
Пирожные всё ещё восхитительны. Сахара столько, что тот едва ли не хрустит на зубах.
— Возможно, — соглашается Реджина, облизывая ложку. — А возможно я просто не считаю вас заслуживающим помощи. Командная работа под вашим началом, спасение мира и, наконец, сотрудничество — это всё, конечно, звучит очень здорово, но давайте посмотрим, что вы сделали, чтобы завоевать моё доверие? Вы следили за мной, похитили меня, привязали меня к постели, продержали без сознания два дня и угрожали мне смертью, если вдруг вам покажется, что я собралась бежать, и при этом даже не представились.
Он до сих пор жив только потому, что нравится ей. Несмотря ни на что — нравится.
— Вы рассчитываете получить слишком много, пообещав мне взамен всего лишь мою жизнь. Вы не понимаете, не знаете — даже не можете себе представить, — что он такое и чего он хочет.
Последнюю ложку крема Реджина оставляет на тарелке — от масляного вкуса уже начинает тошнить, — и отклоняется назад, глядя одноглазому в единственный глаз.
— Впрочем, к чёрту. Я помогу вам. Вы этого не заслуживаете — хотя и нравитесь мне, — но этот ваш мирок, кажется, дорог тем, кто дорог мне.
Она сделает это потому, что её жизнь похожа на эти пирожные — она выбрала из них всё, и теперь её от них тошнит.
Она сама похожа на эти пирожные.
— Достаньте пистолет и застрелите меня. Я не буду сопротивляться.

То, что одноглазый не пытался завоевать доверие Реджины, говорило скорее в его пользу, чем нет, но методы для доказательств этого он выбрал не самые удачные. Возможно, не будь в жизни Реджины Мордреда, она отреагировала бы не так болезненно, но она уже никогда не сможет выкинуть Мордреда из своей головы.
Даже с его смертью.
Реджина хорошо понимает одноглазого: он, как и она когда-то, вынужден защищать своих людей, и он делает это как умеет и теми средствами, которыми располагает. Он не считается с методами, и это она уважает тоже. Убей он её, он, конечно, умер бы следующим, но она отчего-то уверена, что такой расклад бы его устроил. Две смерти — небольшая цена за этот мир.
— Это вы так думаете, — пожимает она плечами и подаётся вперёд, укладывая локти на стол. — Но моё предложение будет в силе ещё полчаса.
Лёгкая смерть её бы устроила тоже. Это, наверное, единственное, чем он в самом деле мог бы её подкупить.
— Два платья и ваше имя, — шутит она в ответ. — И, разумеется, Мальбек. Много. От пирожных уже тошнит, так что позже, а пока я, пожалуй, расскажу вам сказку про Тёмного-тёмного мага и Злую-злую Королеву ... Драмы. Ещё шампанского, Мария. Два бокала. Спасибо. После вы либо воспользуетесь моим предложением, либо мы с вами обсудим, что на самом деле вы можете мне предложить.
И, пока Мария уходит за стойку, чтобы разлить игристое по бокалам, Реджина с улыбкой на чистом регарумском цитирует отрывок в четыре строки из старой легенды. Усмехается, глядя на лицо одноглазого, и переводит:
Был хаос, тёмный и туманный,
Никем не создан, не рождён.
И стал он волей безымянной
На два начала разделён.
— Это начало редингского сказания о сотворении Древних моего мира. Если отказаться от стихотворной формы и опустить множество художественных допущений, суть будет предельно проста: Тьма и Свет нужны для удержания баланса. Нарушение баланса ведёт к пресловутой Дискордии, или хаосу, если вам так привычнее. Ещё раз спасибо, Мария.
Реджина оглаживает ребром пальца вспотевший бок бокала и продолжает.
— У вас верят в то, что Бог создал людей по своему образу и подобию, у нас — наоборот. Люди, жившие в моём мире когда-то, своей верой наделили Тьму и Свет человеческими воплощениями. Бессмертными человеческими воплощениями, разумеется. Принято считать, что они не вмешиваются в дела обычных людей, но это всё придумано для крестьянских детишек, чтобы объяснить, почему мироздание не отзывается их мольбам. Я не буду рассказывать вам о воплощении света Рул Горм — я видела её всего раз и считаю на редкость подлой сукой, и к тому же она не имеет отношения к этой истории. В противовес Рул Горм существует Повелитель Мух — вечное, абсолютное воплощение истинной тьмы. Первый Тёмный был создан Повелителем Мух как подарок и проклятие человеческому роду из одной правившей когда-то очень давно Королевы. Она была восхитительно могущественна и, разумеется, бессмертна, и у неё был очень красивый кинжал с её именем на нём. Если память мне не изменяет, её звали Мораг. Потерпите, я почти добралась до сути.
Шампанское приятно замывает масляный привкус, но тошнота не проходит.
— Так вот Мораг за своё могущество заплатила дорого: её же народ изрубил её на куски и заточил в гробнице, завалив камнями вход. Через пять лет она вышла из этой гробницы целой, но абсолютно безумной, а затем затерялась на страницах истории вместе с выжженной землёй, что осталась на месте её королевства. Вы не забыли про кинжал? Хорошо, потому что сейчас он нам пригодится: две сотни лет спустя один беглый каторжник нашёл этот кинжал и произнёс её имя. Она явилась на зов, он заколол её этим кинжалом — и занял её место. Он оказался слишком глуп и позволил кинжалу попасть в руки постороннего человека, и этот посторонний человек первым открыл власть, которую даёт ему кинжал над волей Тёмного. К сожалению, информации о его кончине в "Истории Тёмных для самых маленьких" не сохранилось, но зато я помню, что его звали Зосо. Третьего и последнего Тёмного зовут Румпельштильцхен, и именно этот любитель сделок стал когда-то моим наставником.
Реджина берёт паузу, переводит дыхание — несмотря на то, что она говорит медленно, для неё это всё равно слишком тяжёлая речь. Слишком много правды на общий объём слов.
— Он выпестовал меня для одной единственной цели — вложить мои способности в дело возвращения Хаоса. Поставил мне, — Реджина едва касается краем бокала ключицы, — клеймо того, кому служит. Отражение этого клейма есть на моём сердце, и единственное, что спасло меня тогда от службы ему же — то, что я успела это сердце вытащить. Я спрятала его в надёжном месте, но...
Очевидно, она недооценила отца.
— ... но, если Тёмный здесь, очевидно, он нашёл сердце и хочет вернуть на место. Вопрос лишь в том, когда это случится.
Реджина умолкает, снова трёт правый глаз — чудовищно чешется, — и смотрит на часы:
— У вас есть ещё пятнадцать минут, чтобы решиться.

— Здравствуйте, Бартон.
Поразительно. Реджина коротко усмехается, провожая взглядом наушник, и приходит к выводу, что Фьюри либо ничего не понял о том, какую угрозу она представляет, либо считает, что всегда сможет убить её позже. Второе говорит об излишней самоуверенности, но, если у него есть для этой уверенности основания, это не самое плохое решение с его стороны.
— Вы сказали «пожалуйста», — в демонстративном удивлении вскидывает бровь Реджина и сдвигает второй бокал ближе к себе. — Надо же.
В отличие от магии Тёмного, это «пожалуйста» не имеет над ней власти, и это просьба, а не приказ. К тому же — нет, в самом деле, как он так угадал с названием?
— Пригласите доктора Беннера и мистера Старка, — вздыхает она, обводя подушечкой безымянного пальца тонкий обод. — В прошлый раз они искали тессеракт, отслеживая гамма-излучение. Можно попробовать также найти Тёмного и его кинжал. Если, конечно, он здесь.
Но на это Реджина не слишком бы надеялась. Её отец достаточно умён, чтобы разделять себя и то, что может его подчинить. Её же на это хватило.
Реджина смотрит на полковника и вздыхает ещё раз:
— Ведьмой я предпочла бы заняться сама. Позже. Магия в этом мире — восполнимый, но конечный ресурс, и противостояние Тёмному должно было хорошенько её потрепать. Скорее всего сейчас она заляжет на дно.
И она останется на этом дне мёртвой, когда Реджина до неё доберётся.
— Перед тем, как встретиться с ней, мне нужно будет заглянуть в Сторибрук.
Ей нужно знать, через какую дыру в пространстве просочились на землю эти двое.
Реджина допивает шампанское, жестом просит официантку выставить счёт.
— За своё участие я хочу чёрный Ламборджини, инструктора по вождению, виллу в Марокко и безлимитный расчётный счёт в банке. Я хочу мистера Старка — в личное пользование на несколько месяцев, потому что вот эта штучка, — она едва касается браслета, — неплоха, но мне нужно лучше. И самое главное — я хочу, чтобы вы, полковник, и ваша организация навсегда забыли о существовании Кроули и Азирафаэля. Меня для вас более, чем достаточно.

— Вам стоило бы начать с этого, полковник, — усмехается Реджина в ответ. — Может быть, это избавило бы вас от необходимости меня похищать.
Если она хоть немного разбирается в системе званий этого мира, полковник — не самое высокое из них. За полковниками обычно стоят генералы, и вот это уже интереснее. Реджине очень интересно, кто стоит за Фьюри, потому что может статься так, что он главный далеко не для всех.
— Как я уже говорила, столкновение должно было истощить её ресурсы. Вероятность того, что вы засечёте её, невелика, — спокойно поясняет Реджина. — Так что да, мне придётся искать её по-другому.
Может быть, Реджина даже призовёт её к себе — если вспомнит полностью ритуал поиска матери.
Она ведь её дочь. Кровь отзовётся зову крови.
— Я хочу всего лишь поговорить с ней. Задать пару вопросов. Информация — это всегда оружие.
Именно поэтому Реджина так неохотно делится ей.
Фьюри ведь тоже не говорит ей всего, что знает — и она уверена, он знает о ней самой больше, чем показывает. Это было бы вполне логично.
— Расскажу по дороге, — обещает она.
Ей нужно хорошенько обдумать ответ перед тем, как озвучить его. Это ведь не список требований, половина из которых ей не нужна.
— Я умею ездить верхом, но на ламборджини будет быстрее, — усмехается она в ответ. — И я надеюсь, эти апартаменты будут не похожи на предыдущие.
Виллу она достанет себе сама, если очень захочется. Сейчас на это всё равно нет времени.
— Ну что вы, полковник, — щурит она глаза. — Какое рабство? Он нужен мне для сотрудничества.
Для полёта она выбирает Сторибрук. Возвращается из дамской комнаты через пять минут, как раз, когда Мария рассчитывает по счёту — возвращается, сняв раздражающие роговицу линзы и нацепив на нос солнечные очки. Правый глаз всё ещё слезится.
— Отвечаю на ваш вопрос: я знаю с десяток способов переместиться между мирами, и ни один из них вы не сможете ... заблокировать. На ваше счастье, все они рассчитаны на одиночные посещения или малые группы людей. Тот способ, которым пользовалась я... не входит в число стандартных.
Его вообще не должно было существовать.
— Проклятие, создавшее Сторибрук... связало эти два мира. Это не было запланировано изначально. Всё вообще... пошло не по плану, — Реджина выдыхает, останавливаясь на пороге крыши, оборачивается к Фьюри:
— Так или иначе, после того, как проклятие было снято, связь осталась. Небольшой портал, прореха в покрове мироздания... я постаралась закрыть её, когда вернулась сюда. Я проверяла её пару месяцев назад и не нашла никаких следов активности. Хочу проверить ещё раз.
Что-то ей подсказывает, в этот раз ситуация будет совсем иной. Реджина улыбается Бартону, повторяет:
— Здравствуйте, Бартон.
Вертолёт за его спиной нравится ей гораздо меньше.
— Будет быстрее, если я просто перенесу нас.
Ей не нравится летать. Совсем.
— К тому же я не уверена, что узнаю нужное место с высоты птичьего полёта. Идите сюда, Бартон.
Они не настолько близки, чтобы она могла перенести его без физического контакта.
— Пришлите мне фото моих аппартаментов, полковник, — просит Реджина и обнимает Бартона первой. Его сердце заманчиво бьётся рядом с её. — Мы быстро.
Следующий шаг они делают уже по поляне, засыпанной такими же красными яблоками, что и год назад. Реджина спешно размыкает объятия, оглядывается.
Всё тихо, но рядом, где-то в пределах города, откуда-то чудовищно фонит тьмой.
— Ратуша была в двух кварталах от моего дома. Нам... на север.

Реджине тоже неспокойно: она нервно закусывает губу, разминает пальцы, словно готовится отразить атаку. В солнечных очках в тёмном лесу видно хуже, но пока ещё ясное утро, и она не торопится их снимать, хотя и замирает пальцами на левой дужке. Смотрит на Бартона, пристально, едва приподняв в замешательстве брови.
Странное ощущение. Она странно чувствует себя рядом с ним.
— Мы ищем портал, — поясняет она. — Для вас, если в вас есть хоть какая-то чувствительность к тонким материям, это может быть похоже на колебания воздуха. Как над плитой, понимаете?
По крайней мере в закрытом виде портал выглядит так. В открытом он больше похож на зияющий тьмой провал, из которого тянет могильным холодом, но Реджина не уверена, что не обладающие магией люди вообще способны его увидеть.
— Росла у меня во дворе, — охотно подтверждает она, понимая, что её ответ ничего никому не даст, и наклоняется, чтобы подобрать одно и протянуть его Бартону из туманной дымки уже чистым и блестящим от свежей воды. — Никаких химикатов. В вашем мире таких не бывает.
Но то, что они остались здесь, в то время как сама яблоня вернулась назад — это странно.
Реджина оставляет эту загадку на потом и, по-прежнему держа яблоко в руке, чарующе улыбается Бартону:
— Не бойтесь, не отравлено.
В этот раз — нет, но это наводит её на другую мысль — собрать сонное проклятие для организации Фьюри. На случай, если что-то пойдёт не так. Сотни лет ей хватит, чтобы спокойно прожить эту жизнь.
Она опускает руку, оглядывается снова и морщится:
— Не люблю это место. Оно как... мёртвое.
И в нём уже чувствуется умирание.
— Если заметите следы кого-то живого, дайте мне знать.

— Это плохой признак, — Реджина морщит нос. — Я уже видела такое раньше.
В крепости Дун Мораг. Той, где была рождена и захоронена первая Тёмная.
Люди возле той крепости чаще других лезли в петлю.
— Будем надеяться, что ни крысы, ни пауки нам не встретятся.
Они — единственное отличие мёртвой земли от проклятой.
— Белоснежка? — Реджина переводит на Бартона удивлённый взгляд, смотрит поверх очков. Белоснежка пела только для отца, пока Реджина играла на фортепиано, но откуда об этом знать Бартону? После до неё, наконец, доходит. — А. Ваши нелепые детские фильмы.
Кроули показывал ей один — пытался показать. Реджина сдалась на пятой минуте, никак не сумев выгнать из головы распахнутые глаза и кровавую тень под её телом.
Коротко встряхнув головой, Реджина гонит воспоминания. Обходит Клинта слева, чтобы не задеть напряжённую руку, слегка вытягивает ладонь вперёд. Пальцы подрагивают.
— Что ж, мы нашли, что искали.
Не совсем там, правда, где она ожидала.
Это и правда похоже на провал — чёрную, глубокую яму под ногами, выжженную, как братская могила в чумное время.
Реджину снова начинает тошнить. Она сглатывает, сдвигает на волосы солнечные очки. Приседает на корточки, протягивая к порталу руку, осторожно касается сочащейся тьмы — и охает, отирая выступившую под носом кровь.
Тёмный был здесь. Она чувствует его магию в этом портале.
— Тёмный был здесь, — повторяет она уже вслух, для Бартона. — Это его рук дело.
Будь это кто угодно ещё, она огородила бы портал, как огородила на крыше Старка Кроули. Но это — Тёмный, и в ней течёт его кровь.
— Я его не закрою. В лучшем случае смогу уменьшить, но я и так... под завязку. Ваши современные технологии могут нам что-нибудь предложить?

— Нет? — коротко хмыкает Реджина. У неё с собой нет ни запаса носовых платков, ни хоть сколько-нибудь целебных зелий. Исцеление — вообще не её специальность, но, видят Древние, ей доводилось жалеть об этом чаще, чем можно было бы представить. — Я в порядке.
Но дальше от портала ей определённо спокойнее.
— Считайте, что я просто обожглась, — предлагает она. — В следующий раз буду осторожнее и не буду совать пальцы в огонь.
О том, что осторожность — не самая доминирующая черта её характера, ей доводилось жалеть тоже. Реджина зажимает ползущую кровь рукавом летнего пиджака, шмыгает носом. Фыркает:
— Мы не закроем.
Это совершенно точно. Если бы не визит в ад, она смогла бы сожрать этот портал полностью, до последней крошки тьмы, но сейчас в неё просто не влезет столько.
Это похоже на тессеракт — его тоже для неё было слишком много.
— Если можете — сделайте, — кивает она. Это вряд ли остановит Тёмного, но это — хорошая идея.
Очень хорошая идея. Реджина медленно прокручивает в голове последние слова Клинта и также медленно, по позвонку, выпрямляется, чтобы заглянуть ему в глаза. Повторяет, недоверчиво:
— Вы сказали — воронку?
Она видит воронку. Она должна видеть эту воронку, но он — нет.
— Вы видите эту воронку?
Да не может быть. В их мире она ещё не встречала никого, одарённого той же искрой, что и она. Даже зачаточной, а не давно превратившейся в бушующее пламя.
— Дайте руку, Бартон.
Она должна убедиться. Должна прикоснуться к нему, проверить.
Этого просто не может быть.
— Пожалуйста.

Напряжённо сжав губы, Реджина качает головой: нет.
— Боюсь, мы видим одно и то же. Я тоже вижу воронку, Бартон, — поясняет она так мягко, как может, и перед тем, как взять его за руку, делает глубокий вдох.
Пальцы скользят по сухой ладони выше к запястью, сжимаются вокруг него — крепко, но бережно, — и толкают магию сквозь Бартона и обратно. Реджина помнит, каково это было в первый раз с ней самой, когда она, ещё совсем девчонка, только потерявшая своего конюха и выданная замуж за короля, впервые почувствовала кожей золотую чешую наставника и разливающуюся по телу волну тепла. Тепла, остро граничащего с сексуальным желанием, тогда ещё ей не слишком знакомым.
Теперь, во многом благодаря Кроули, Реджина распознаёт его в себе безошибочно, и отозвавшаяся в ответ её магии искра дарит её тем же теплом. Не так ярко и оглушительно, как было когда-то, скорее уверенно и ровно, но и этого достаточно. Реджина отдёргивает руку, встряхивает запястьем, невольно облизывая губы. Касается тыльной стороной ладони зардевшейся щеки.
— Вы предпочли бы поздравления или соболезнования? — едко усмехается Реджина и возвращает очки на переносицу. Лучше ему сейчас не видеть её глаз — не из-за красного цвета, из-за смятения в них. — В вас есть магия. Маленькая, чудесная искорка магии от какой-нибудь ведьмы в прабабках. При желании можно будет развить в талант.
Она не набирает учеников, но магия, тем более в этом мире — слишком редкий и слишком ценный дар, чтобы так отмахнуться от этого знания.
— Обсудите это с руководством, Бартон, — мрачно, нарочито сухо советует Реджина. — Моих высот я вам не обещаю, но после нескольких лет практики экономить на такси наверняка сможете.
Может быть у него, как у рождённого в этом мире, не возникнет проблемы с восполнением тьмы. Может быть, он даже не будет пользоваться тьмой — не пользовалась же ей Стелла.
Было бы славно — и очень смешно — выучить светлого колдуна.

— А я надеюсь, что уже стала вдовой, — платит Реджина откровенностью за откровенность, потому что с каждым часом, что Тёмный здесь, у неё всё больше сомнений в том, что Мордред мёртв, хотя, видят Древние, поводов сомневаться в этом у неё нет. Она смотрит на Бартона прямо, в деланном пренебрежении морщит нос, хотя она очень, очень хорошо его понимает. В первый раз она тоже была чудовищно напугана. — Я не пытаюсь вас соблазнить, Бартон. Это... неизбежная реакция магии на прикосновение магии.
Она опускается у корней ближайшего дерева, пачкая светлые брюки землёй, вытягивает ноги. Закуривает, не без труда найдя в сумочке сигареты, проверяет телефон: фото её аппартаментов уже пришло, и они вернутся сразу, как Бартон закончит. Выдыхает:
— В первый раз со мной было то же самое. Вам повезло, что у меня хотя бы нет чешуи.
Это скоро пройдёт. У неё же прошло, пусть не сразу и не до конца, но у неё были и другие объяснения этой странной химии между ней и Румпельштильцхеном. Сложные отношения наставника и ученицы, её потребность в любви и одобрении, её потребность в сильном партнёре и спутнике и как противовес — её желание стать лучше него, уничтожить его, отомстить за всё, что он с ней сделал. Это всё было у них задолго до того, как она узнала, кто он.
Если она будет учить Бартона, она сделает всё, чтобы избежать этого пути для него.
— Это не побочка, — качает она головой. — Я ... много общалась с Кроули после того, как он разделил вашу печальную участь. В нём этого нет. Я бы почувствовала. Магия передаётся или по наследству, Бартон, или... Так или иначе, если бы вам отдавали её добровольно, вы бы запомнили этот процесс.
Она помнит его... смутно — и очень старается забыть. Ей проще держать в памяти взрезанное горло Повелителя, чем его руки у себя между ног.
— Мне жаль.

— Это всего лишь одежда, — Реджина беспечно пожимает плечами. — Заставлю полковника купить мне что-нибудь ещё.
Исключительно из вредности она вытрясет у него эту виллу по частям — мелкими тратами. Она не привыкла отказывать себе в подобных удовольствиях.
Вопрос Бартона заставляет её задуматься.
— Я не знаю, — признаётся она после недолгой паузы и затягивается ещё раз. Кашляет, закрывая окровавленным рукавом рот. — Я не имела дела с теми, кто отказывается от магии, но... — голос звучит чуть хрипло, и Реджина коротко прокашливается ещё раз, отирает костяшкой выступившие под очками слёзы. — Если вдруг...
Она не знает, как его организм отреагирует на пробуждение. Она знает потребность колдовать за собой, давать магии выход, потому что иначе это слишком тяжело выносить, но Бартон в самом деле прожил сорок лет, не зная об этом.
Она прожила четырнадцать.
— Если вдруг будете чувствовать себя, хм, дурно — так, словно вас раздражает абсолютно всё и хочется это всё уничтожить, и словно вы при этом бессильны и вынуждены всё это терпеть, и это доводит вас до исступления — приходите. Я постараюсь обучить вас хотя бы по мелочи, потому что магии нужно давать выход.
Не колдовать за несколько дней до начала менструации обычно особенно тяжело. В этом есть своя злая ирония — что колдовской дар обычно достаётся женщинам.
— Мать, скорее всего, — мягко отзывается Реджина. — Бабушка. Если будет дочь, будет и у дочери. Если детей будет двое, будет у дочери. Если только мальчики — кому-то из них. Магия обычно передаётся по женской линии, но за неимением альтернатив... — Реджина оставляет Бартону возможность развить мысль самостоятельно. — Если не считать Мерлина и Тёмного, в моём мире я знаю только одного колдуна. Женщины обычно достигают на этом поприще больших успехов в силу своей эмоциональности.
Обвинить герцога Формайла в сдержанности не смог бы никто.
— Вам ещё долго? Я хочу собрать яблоки перед уходом.
Обидно будет оставлять их здесь.